Поэт Орлуша: в 2014 году Россия сражалась на Олимпиаде, а потом превратилась в агрессора

Российский поэт Андрей Орлов или Орлуша — соавтор проекта "Господин Хороший", для одних остается сочинителем стихов, изобилующих нецензурной лексикой и посвященных публичным людям вроде Ксюши Собчак и Анастасии Волочковой, для других — жестким критиком российской власти. Эти сатирические "стишки", как часто называет их сам Орлов, набирают миллионы просмотров на YouTube даже тогда, когда сняты на мобильный телефон и не отличаются качеством картинки. При этом сам поэт уверен, что немалую долю этих просмотров дают те, кто не пылает к нему и его творчеству большой любовью. В первой части интервью "Апострофу" Орлуша рассказал о пропагандистских мемах и стихах, которые из-за войны на востоке Украины он перестал читать. О том, как Россия из страны, сражающейся за право проводить Олимпиаду, стала страной-агрессором. О будущем венчании Михаила Ефремова в Киеве, военизированных детских площадках для маленьких россиян, а также о вреде "Белого списка" украинского Министерства культуры.

С саблей на Тверскую

В Украине Андрей Орлов бывает довольно часто, хотя признается, что приезжает сюда реже, чем хотел бы. Впрочем, для современной России даже один раз за последние два года — это уже на один раз больше, чем большинство себе представляют, считает он.

Мы общаемся с поэтом Орлушей в баре отеля Hyatt в Киеве; разговор он начинает с признания, что его визиты в Украину всегда "гиперэмоциональны, суперпозитивны и не всегда соответствуют реальности", а все его ответы предлагает оценивать как "наблюдательные ощущения физического лица по имени Андрей Орлов".

Он много ностальгирует, кажется, на любой вопрос у него имеется душевная история из прошлого или грустная из настоящего. Иногда от нахлынувших воспоминаний ему вдруг становится тяжело говорить, и он, умолкнув на несколько секунд, признается: "Что-то я слезливый стал, старый...". Потом вдруг снова начинает острить, выдает короткие стихотворные экспромты, то в привычном хулиганском непечатном стиле, то в форме японских хокку.

Поэт говорит, что многие друзья и знакомые сами с удовольствием приезжали бы в Украину, но боятся того, что рассказывает кремлевская пропаганда, даже если не особо ей верят. Когда его спрашивают "А что там, а фашисты?", он отвечает, что в Москве знает намного больше фашистов, чем мог бы за два дня встретить, предположим, во Львове. "Может, я не знаю мест, где они собираются, но я и в Москве не пойду туда, где собираются фашисты, — говорит он. — Вообще, слово "фашист" — это отдельная тема, откуда во Львове фашисты? Я немного структурный лингвист, вот говорят — "русские фашисты", но это не фашисты. Фашисты могут быть только итальянские. Не может быть молдавских фашистов или украинских, если они не являлись членами фашистской партии Италии времен Муссолини".

— За последнее время в нашем общем информационном пространстве появилось немало новых оценочных слов с обеих сторон, к примеру, "укрофашисты", "вата" и так далее...

— Ну да. Но это мемы, это все равно, что раньше говорили "жиртрест", "жид по веревочке бежит"... Я на уровне мемов не общаюсь, человек противных мне убеждений, как бы он себя ни называл, пусть националистом, какой бы он ни был национальности, француз, американец, украинец, русский, — для меня это не имеет значения. Существуют обычные человеческие убеждения. Может, поэтому мне всегда было просто жить.

Орлов вспоминает, как в начале марта 2014 года возле Михайловского собора стояли две палатки "Правого сектора". Он выходил из гостиницы в 4 утра, брал сигареты, бутылку водки или виски и шел общаться с этими ребятами. Тогда он носил олимпийку с надписью "Россия", чтобы не объяснять, откуда приехал. "То, что я не имею отношения к режиму, не значит, что я стесняюсь того, что я из России", — рассказывает он, хотя и признается, что теперь по разным причинам вряд ли надел бы одежду с такой надписью. Впрочем, тогда, весной 2014 года, это не вызывало в собеседниках каких-то негативных реакций, кто-то даже откровенничал и признавался, что узнал о ПС, только когда садился в автобус в Ивано-Франковске.

— Я сам серьезно разделял УНА-УНСО и УПА еще 10-15 лет назад, для меня это разные организации с разными принципами. Для меня есть разница между Степаном Бандерой и его последователями, теми, кто иногда его именем прикрывается. Поэтому когда мне говорят, что это человек из батальона "Азов", я понимаю, что это может быть мальчик из одесского института или, например, сын моей знакомой из Санкт-Петербурга, который тоже приехал сюда воевать.

— То есть сегодня принадлежность человека к какому-то сообществу или организации еще не определяет его сущности?

— Конечно. Особенно когда идет движение большой массы, толпы, ясно, что впереди будет бесстрашная радикализированная молодежь. Именно они поймают первые пули. Это те же, кто на футболе "Днепр" — "Металлист", предположим, в первых рядах дерется с милицией, это те же, кого мы считаем хулиганами, из-за которых мы с детьми не ходим на футбол. Но в какой-то нужный момент они, в отличие от тех, кто отступает, идут вперед. И тогда радикал становится героем. Это очень часто бывает во время революции.

— Хочу спросить о тех, кто пошел вперед. Недавно украинцы отметили очередную годовщину расстрела Небесной сотни в центре Киева. Вы посвятили этим ребятам стих, я знаю, что два года назад вы также написали стих о тех, кто был на Майдане...

— Два года назад он не был посвящен этим ребятам, еще не было Небесной сотни, но были те, кто вышел на баррикады, вышел в огонь. Он был написан 19 февраля (2014 года, — "Апостроф") ночью. Это была моя реакция на переписку, телефонные разговоры с моими друзьями и подругами в Киеве, когда ты просто пишешь или звонишь: "У тебя все в порядке?" — "Да, мы на Майдане". Это не были подростки, это были взрослые состоявшиеся мальчики и девочки 30-35 лет: актеры, художники, с кем я общался. Тогда я понял, что это не противостояние толпы и милиции, что это не радикалы, а средний класс, высокий с точки зрения морали, но средний по общим описаниям.

Я понимаю: то, что говорят и показывают, не соответствует действительности, потому что показывают (по российскому ТВ, — "Апостроф") разъяренные лица с обеих сторон. Тот, кто боится или атакует, у него ведь лицо не человека, который девушке дарит первую гвоздику. А показать "лицо зверя" в телевизоре очень легко. Тогда я принял скорее эмоциональное присоединение (к событиям на Майдане, — "Апостроф"), потому что понял — будь я здесь, я был бы здесь искренне. В 1993 году мы с женой Галей с дня рождения друга поехали на баррикады, когда должен был состояться штурм мэрии, когда была попытка переворота в Москве. Мы взяли бутылку виски и саблю и пошли на Тверскую на баррикады...

— Скажите, за эти два года, с 20 февраля 2014 года по 20 февраля 2016-го, как изменилась Россия и россияне?

— В феврале 2014 года это была страна, которая очень хотела выиграть Олимпиаду, стать разумной и реальной частью европейского сообщества, завоевав авторитет, произвести хорошее впечатление на Америку и Европу и двигаться дальше в этом направлении. Таким в тот момент был президент Путин и вся эта ворующая братия, которая тогда уже воровала. Но они наворовали в том числе и для того, чтобы Россия реально заработала массу очков на международной арене. Страна тогда думала только про хоккей, коньки и санки. Украины тогда не было (на повестке дня, — "Апостроф"). Да, была демонизация оранжевого майдана — "Вы что, хотите оранжевой чумы?" Знаете, смотрят хоккей, но "Че там у хохлов?" — этого еще не было. "А, жгут покрышки? Подожди-подожди... А вот тут наши забили шайбу... Ага... А че там?"

— То есть в то время в России внимание на Украине особо не акцентировали?

— Нет. Это была просто новостная лента, а Россия тогда вся была на Олимпиаде, да и все правительство было там, все телевидение.

— И вот прошло два года. Что за это время случилось со страной и людьми?

— Вы меня спрашиваете?

— Вы же прожили с ними эти два года, были частью этой страны, этого сообщества...

— Я — наблюдатель. Я не часть этого сообщества с советского времени. Если я скажу, что 1 июля 1974 года я получил шрам (показывает на лоб) от копыта милицейского коня на демонстрации хиппи в день защиты детей, то какой частью сообщества я был тогда, вы можете себе представить. С тех пор я к сообществу если и присоединялся, то иногда по работе, как беспартийный журналист "Московского комсомольца" (совсем другой, надо сказать, на тот момент газеты).

— Но эти два года не прошли мимо вас, вы же тоже были в этом потоке.

— Представьте, что в Москве живет корреспондент "Нью-Йорк таймс", он в этом потоке?

— Он не гражданин этого государства.

— Как гражданин государства я что должен делать, идти куда-то?

— Не обязательно, но вы можете оценить то, что происходит в вашей стране.

— Как наблюдатель я могу сказать — да, произошли (изменения, — "Апостроф"), да, потрачены огромные деньги и время на пропаганду, на демонизирование одних и ангелизирование других. Но изменился ли за это время кто-либо из руководства страны? Нет. Стали ли они более открыто делать то, что делают? Нет. Нашли ли они способы отвлечь внимание от того, чем они занимаются — клептократией или монетократией? Да. Потому что всегда проще сказать: "Где у тебя кошелек? Смотри, выбор такой: у тебя в кошельке есть деньги, ты можешь хорошо жить завтра, но сейчас сюда идут три человека, которые тебя хотят убить, ограбить и изнасиловать. Ты отдашь мне кошелек, если я тебя буду защищать от смертельной опасности?" Конечно, человек отдаст кошелек, если ему угрожают, даже если это преувеличено. Да, они нашли возможность испугать мемами "фашист", "смерть", аналогиями со Второй мировой войной, которые не на генетическом, а на пропагандистском уровне сильны, обмотать всех этими ленточками, которые никакого отношения к войне не имеют. Понастроили детских площадок, как у меня во дворе: площадка, на которой стоит то ли "Катюша", то ли система залпового огня, Кремль, а детям можно играть только в войну.

Он описывает современную площадку, которую городские власти построили для детей возле его дома: горка в виде гаубицы, детские качели — два самолета в стиле времен Второй мировой войны, изображающие воздушный бой. "Оба советские, с красными звездами, получается вообще бред, два самолета летят друг на друга, — с недоумением говорит Орлов. — Ну, Кремль, из часов которого можно выкатиться и скатиться. Но Кремль — фиг с ним, это сказочная башенка. Но рядом стоит "Катюша", на ней написано: "Спасибо деду" и вся остальная фигота". По словам Орлова, эта тематическая сборная площадка — одна из многих в каталоге городских детских площадок, вполне мирных, с коньками-горбунками и золотыми петушками; но теперь даже для малышни, едва научившейся ходить, создают особый воинственный антураж. Орлов вспоминает игровые площадки своего детства, тогда, спустя всего 20 лет после войны, во дворах стояли деревянные грузовички с песочницей в кузове, мирные космические ракеты и кораблики с надписью "Моряк".

— Там не было ни одной военной игрушки. Тогда победа означала мир. А теперь победа означает, что мы всех убили. Есть разница. Мы тогда мирно играли в войну, были красные и белые. Но не было этого массированного выращивания пушечного мяса, которое я сейчас наблюдаю.

— А как родители реагируют на эту воинствующую окружающую среду?

— Мамы с детьми — как и все, знаете, есть в социологии понятие "ожидаемого ответа". Они предполагают, что я могу быть из прессы, отвечают, что все хорошо. Я живу возле зоопарка, там вся ограда украшена георгиевскими ленточками. Что это? Львы или слоны воевали? Спасибо муравьеду за победу?

Идейные враги

— Есть ли друзья, которых вы потеряли как близких по духу и мировоззрению из-за войны России против Украины и аннексии Крыма?

— Многие люди меня неприятно, а многие приятно удивили. Я разговариваю с идейными врагами, я выступаю перед людьми, чьи позиции не разделяю, в интернете мне говорят: "Почему ты не забанишь этого урода?" Я общаюсь, потому что иногда, когда им задаешь простые вопросы, и они не находят ответа, они задумываются. Я не говорю, что кого-то можно перевоспитать, но в этом есть своеобразное миссионерство. Иногда достаточно назвать адрес сайта, на котором есть реальная информация, и человек понимает, что можно иметь альтернативную точку зрения.

Он прерывает свой монолог, смотрит в зеркальное отражение колонн, расположенных за столиком, в которых, появляется сияющее под солнцем отражение купола Софии Киевской. Орлов говорит, что в первый раз был на площади перед собором в 1965 году, когда приехал в Киев из Челябинска вместе с классом. Тогда вместе с одноклассниками они побывали в самых разных знаковых местах Украины. Орлов вспоминает, как они решили пополнить свой школьный музей, в котором хранилась земля с Малахова кургана в Севастополе, поэтому, где бы ни были, они всюду брали с собой немного земли. "Мы все, конечно, перепутали, — улыбается он. — Даже из Канева привезли землю с могилы Тараса Шевченко. Но оказалось, это никому не нужно было. Мы привезли этой земли украинской в Челябинск столько, что я думаю, из нее взросли какие-то цветы".

Орлов добавляет, что первый раз купол Софии Киевской увидел 51 год назад. "Позитивненько тут было, еще помню мороженое "Каштан", — говорит он и, словно боясь пропустить проступившую под серыми облаками красоту собора, спешит из бара на балкон, прихватив стакан виски и сигарету. Несколько секунд любуется золотой маковкой колокольни, а потом раскрывает секрет: летом его друг Михаил Ефремов планирует приехать в Киев, чтобы обвенчаться здесь со своей женой Софьей; что во время церемонии они будут идти друг другу навстречу, она — от Софии Киевской, Михаил — со стороны Михайловского Златоверхого монастыря. Сам Орлов надеется увидеть это воочию, а если даже его не позовут, то заявляет, что приедет сам, без приглашения.

— Ваш стих "В Кремле зазвонил телефон", пожалуй, стал самым популярным на YouTube из тех, которые читал артист Михаил Ефремов — больше миллиона просмотров...

— Были более популярные, у нас миллион — это не редкость. Это всегда случайность. Тот клип (с концерта "Господин Хороший", в котором Ефремов читает стихи Орлуши, — "Апостроф") снял человек из 28 ряда на мобильный телефон. Значит, нужный текст, нужное исполнение. Ни я, ни Михаил Олегович, мой давний дружок, мы не занимаемся рекламой или самопопуляризацией, пусть этим занимаются люди из зала, пресса. Мы не сделали ни одного движения (кроме своих выступлений) для продвижения себя, концертов или стихов.

— И все же, когда увидели, что запись посмотрело миллион человек...

— "Ох***ть", — подумали мы и пошли выпили по рюмке. Нет, не отмечать. Мы сделали бы то же самое и без этого (миллиона просмотров). Если бы ни один человек не посмотрел — "Ох***ть", — сказали бы мы и тоже пошли бы выпили по рюмке.

— То есть вы не чувствуете себя "звездой YouTube", как сейчас принято говорить?

— Мы ни разу не считали, сколько у нас чего на YouTube. Я пишу стишки, Ефремов их читает, не выучив наизусть, с листа. В тот момент, когда Ефремов зачитывал стих, ему (стиху) было 22 минуты от рождения, я написал его в такси по дороге в концертный зал "Крокус Сити холл". Это рок-н-ролл, так что наплевать совершенно. Конечно, приятно, что людям нравится. Но из этих 2 миллионов половина просмотров, может быть, — это те, кто нас не поддерживает. Посмотрел — не расслышал, посмотрел два раза. Это не значит, что 2 млн поддержали нашу точку зрения. Чтобы написать, что я — урод, надо сначала прослушать, что я сказал. Звездами YouTube мы себя ощущаем, но нам это по фигу.

— Писатель Дмитрий Быков назвал вас главным русским поэтом современности с феноменальным нравственным чутьем, но при этом непечатным во всех отношениях.

— Ну, что касается "главного поэта", так Дмитрий Львович дальше сказал: "Главного — не значит лучшего". А про "непечатность"... Ну, во-первых, я "издатый" поэт. Несмотря на это, я не издаюсь последние 10 лет по той причине, что не хочу издаваться. У меня масса предложений, в том числе и серьезных, и денежных и в Москве, и в Киеве, и в Лондоне. Мне не нравится издавать книги. Я считаю даже изданную книгу собственной своеобразной ошибкой. Сейчас я бы не издал книгу.

— Почему?

— Мне не нравится, что она осталась на бумаге, и там есть масса вещей, которые я сегодня не напечатал. Это моя точка зрения. Я не считаю "издатость" каким-то достижением. Свою фамилию в печатном виде я увидел в 1974 году, я не дитя интернета, я был достаточно серьезным журналистом, автором, кинопродюсером, телепродюсером.

— Репертуар ваших концертов для российской и украинской публики отличается?

— Нет, но концерт каждый раз идет по-разному. Сегодня в связи со спецификой и людей, и места (в день интервью Орлов давал концерт в клубе "Петрович" на Подоле, как он выразился, для друзей, — "Апостроф"), я примерно знаю, что буду читать. Вчера в Москве перед концертом оказалось, что человек, который должен был привезти аппаратуру и микрофон, не доехал до площадки, до бара. В результате я подошел, извинился, попробовал читать голосом, не получилось, потому что зал большой, кто-то из публики съездил домой за микрофоном для караоке, с которым я нормально отработал концерт. Я думал начать с политики, — слезы, война, морозы, с серьезных вещей. Но в результате прочел стихотворение "Когда-то мне был от рождения год, я был, к сожалению, полный урод", чтобы извиниться за свое раздолбайство. И все пошло совершенно не в ту тему. У меня не было двух одинаковых концертов за все время.

— На днях вы написали в своем Facebook, что получили письмо от ваших зрителей с просьбой вернуть им деньги за билеты. Они хотели "поржать про Собчак и Волочкову", потом почитали ваши последние стихи, поняли, что вы с ними "на разных сторонах и по "Боингу", и по Крыму, и по Путину".

— Это право людей... Я пишу стихи всего около 10 лет, когда начал писать, мне было около 50. До всей политической составляющей там были стихи про всяких медийных, околомедийных персон.

— А публика чаще ждет стихов не о политике?

— Не все. Есть те, кто идет на старые телефонные хиты до интернета (стихи Орлуши закачивали на мобильные телефоны, — "Апостроф"). А есть аудитория Facebook, где меня люди в основном знают по политической лирике. Как-то я прочел один из старых стихов, который шел раньше хорошо, и понял, что он не резонирует со мной: "Я патриотам не грублю. И русским патриотам — в частности. Я родину — пи***ц люблю, когда отечество в опасности". Сейчас я читал бы этот стих от имени украинцев. Когда я писал его 10 лет назад, то предполагал ситуацию, которая на самом деле произошла в Украине. Мы все раздолбаи, ходим по кабакам, спим с чужими женами, но если нападут (готовы воевать за свою страну, — "Апостроф")... Теперь я не могу читать это от имени русского, потому что напала как раз моя страна. Страна могла быть отражающей агрессию, а стала агрессором.

По мнению Орлова, теперь, после начала войны на востоке Украины, читать это стихотворение — неправильно, ведь тот, кто описан позитивно и с юмором, стал агрессором. На вопрос, насколько изменилась его публика за последние годы, он отвечает, что это одни и те же люди, хотя кто-то теперь побаивается и предпочитает вообще не ходить на концерты поэта Орлуши.

— Вы также рассказали историю о людях, которые попросили вас вернуть деньги за билеты, потому что испугались, что на вашем концерте их будут фотографировать, что у них из-за этого будут неприятности. Часто ли такое происходит?

— То, что человек это написал, означает, что он здраво мыслит. Недавно я разговаривал с Сергеем Шнуровым, его девушка из Одессы при мне спросила, почему он не едет в Украину, он говорит: "Я ссу. У меня тут бизнес, семья, концерты. Я бы поехал, я готов, но я живой человек". Если человека спросят, вот ты пойдешь на концерт Вакарчука или Орлуши или не пойдешь, и ответ "пойду" — это потеря работы, а "не пойду" — гарантированная сохранение места и зарплаты, то как ответить — личное дело каждого. Это не только политический вопрос. Человек думает — "Ну на х...р, я дома его послушаю или схожу с Люськой, когда это будет в Житомире". Орлуша — это не водораздел. Если у человека риск из-за какого-то с...ного концерта потерять работу, даже если вероятность одна сотая...

— И вы это не воспринимаете как компромисс с совестью?

— Нет, Орлуша не может быть причиной для компромисса с совестью. Я могу человеку искренне не нравиться, ему может не нравиться, что я матерюсь, могут не нравиться мои стихи, как мне не нравятся стихи многих поэтов, и это никакого отношения к совести не имеет.

— В какой-то момент мы тут в Украине наблюдали за, по сути, расколом российской интеллигенции из-за событий в Крыму и на Донбассе. Кого-то записали в нацпредатели, кто-то активно высказывал лояльность по отношению к власти.

— Я крайне редко наблюдаю российскую интеллигенцию. Я давно не могу понять, что ею называется.

— Лия Ахеджакова — это российская интеллигенция? А Никита Михалков?

— Лия Ахеджакова — творческий человек. Никита Михалков никогда, с моей точки зрения, не являлся интеллигенцией. Я себя и сам не причисляю к интеллигенции, и само это слово считаю оскорблением. Я не считаю, что Михалков стал уродом, потому что он — интеллигент и поддержал Путина. Я думаю, что он давно был уродом, который когда-то снимал как режиссер талантливые фильмы, был неплохим актером. Но как актер он лучше всего проявился в роли (Сергея) Паратова в "Жестоком романсе", где он играет таки урода, то есть себя. Или когда в "Вокзале для двоих" проводник в его исполнении говорит "Сама, сама, сама"... У него очень хорошо получались уроды. Может, ему не потребовалось столько актерского мастерства, как мы думали, чтобы сыграть эти роли.

Андрей Орлов вспоминает о том, что состоит в "белом списке" Министерства культуры Украины. Этот документ появился летом прошлого года, в нем фигурировали 34 зарубежных артиста, художника и представители других творческих профессий, которые осудили агрессию против Украины или как минимум не поддержали оккупацию востока страны. В Минкульте посчитали создание этого списка знаком благодарности и уважения к тем, кто остался "на стороне правды", — как было отмечено на сайте министерства. "Общался я на эту тему с министром культуры Кириленко, — говорит Орлуша. — Вот такой мужик (он показывает кулак с поднятым вверх большим пальцем, подобно фейсбучному "лайку", — "Апостроф"), но говно у него работа. Я бы не смог... Я всем сказал, что хорошо бы собрать весь этот список (там приятнейшие люди) где-нибудь на Сен-Барте (остров в Карибском море) и хорошо провести время".

— Кириленко сказал: "Мы сделали список на запрет на въезд, а нам говорят: "А чего у вас только черный?", ну мы и сделали белый". Я спросил: "А чего вы не позвонили тем, кого вы в список включаете, не спросили (у них, — "Апостроф")? После того, как вы сделали "белый список", Мединскому (министру культуры РФ, — "Апостроф") не надо уже составлять черный". Мне по барабану, а Лилечке (Лие Ахеджаковой, — "Апостроф") отменяли спектакли, а ведь ей лет больше, чем мне. Но она, кстати, в этом списке самый боевой человек. Она сказала: "Да я, если начнется, двоих с собой точно утащу". Ни разу, говорит, не пожалела, не дождутся. И это при том, что она боится провокаций, что кто-то будет разбрызгивать слезоточивый газ, как на концертах Андрея Макаревича. Она приходила на мои концерты, не отказалась, сказала: "Надо будет — прочту еще сто раз" (Ахеджакова декламировала стих "Реквием по MH17", который Орлуша посвятил сбитому над Донецкой областью пассажирскому лайнеру МН17, — "Апостроф").

— А бывали ситуации, когда вам было страшно за свою жизнь?

— Постоянно. Выходишь на третьем этаже курить на балкон, видишь — подъезжает муж с охраной. И ты по бельевым веревкам вниз без трусов... конечно, страшно за свою жизнь. (смеется)

Серьезный Орлов уступает место разбитному Орлуше. Он молчит несколько секунд, потом вдруг выдает: "На х**я ты на х**я ты заселяешься в Хайяты... Лучше нет, в самом деле,... в этом Киеве готеля..." На вопрос, экспромт ли это, отвечает: "У меня все экспромт, я ни одного стиха не писал дольше 40 минут".

Видео содержит ненормативную лексику.

Продолжение интервью следует.